Часть первая — Г л а в а 1
Поэтическое настроение
Ёжик Аврелий Пых давно не писал стихов. Он взял карандаш, блокнот, трубку и плюхнулся в свой любимый гамак, натянутый между двух старых сосен.
«О чем бы таком написать? — задумался Пых, пуская тонкие, белые кольца дыма. — Что я хотел бы сказать? Что я на самом деле чувствую сейчас?»
Он закинул свои лапки повыше, почесал кончиком карандаша за ушком и замер, все глубже погружаясь в себя… Мысли, слова и рифмы роились, толкались в его голове, сменяя друг друга, казалось, стоит ухватиться за одну из них, и стихотворение сложится само собой, но именно это Пыху никак не удавалось. Безжизненно белый лист блокнота оставался чист.
Солнце начинало припекать. Пых осторожно, стараясь не перевернуться, свесил с гамака свою лапку, нащупал валявшуюся в траве шляпу, отряхнул её и небрежно набросил на голову. «Да уж, одной этой роскошной погоды достаточно для тоски!» — подумал он и принялся вычищать трубку.
Тем временем на соседскую лужайку выбежали три маленьких ежика. Они начали резвиться, визжать от радости, кувыркаться как заведенные. Их звонкий смех молниеносно распространился по всей округе. Сам того не замечая, Пых начал за ними наблюдать. Их беззаботность и радость на время отвлекли его от собственных мыслей, принесли неожиданное, но такое желанное облегчение. Глядя на маленьких ежат, он будто вспомнил, что можно вот так просто, без затей, радоваться жизни. Они так искренне отдавались своим незатейливым играм, были так сильно увлечены, что зрелище это завораживало и радовало глаз. Но не успел Пых насладиться постигшим его отдохновением, а малыши наиграться, как из дома вышел их отец: деловитый, пузатый ёж на тонких лапках. Звали его Ежи Крутецки. Он носил закрученные концами вверх усы и гордился ими чуть ли не больше, чем своим местом главного редактора местной газеты, где Пых подрабатывал журналистом. Выйдя на крыльцо, Крутецки сперва деловито огляделся и, заметив Пыха, сдержанно приподнял лапу в знак приветствия. Затем он спустился на две ступени вниз и, все еще оставаясь на крыльце, выкрикнул имя своего старшего сынишки:
— Маджестик..!
Никто не откликнулся, его голос поглотил залихватский детский смех.
— Маджестик! — с новой силой прокричал Крутецки — безрезультатно. Тогда он сошел с крыльца и раздраженно прокричал имена всех троих:
— Маджестик! Пушистик! Розовое ушко!
Ежики замерли.
— Что, папа? — раздался звонкий голосок одного из них. Это был голос Пушистика, он был младше, но при этом намного смелее старшего брата.
— А ты что меня не слышишь, Маджестик? Ты ведь старший! — с укором сказал Ежи Крутецки.
— Но мы играли… — Маджестик виновато потупил взгляд. — Я не слышал...
— Это не важно! — прервал его оправдания отец. — Пора домой!
— Но папа! — взмолилась Розовое ушко. Она была младшенькая и знала, что ни у одного из старших братьев нет ни малейшего шанса повлиять на решение отца в таком раздраженном состоянии.
— Я сказал домой! Обедать пора! — Крутецки властно махнул газетой, которую держал в правой лапе, и направился в дом, а ежики, нехотя поплелись вслед за ним.
После того как все они вошли внутрь, и за Розовым ушком, бросившей печальный взгляд на залитую солнцем полянку, захлопнулась входная дверь, звуки леса, до того заглушаемые звонкими голосами ежат, вновь стали различимы. Оказалось, что все это время как ни в чем не бывало жужжали пчелы, щебетали птицы, шелестела листва.
— Ну, вот, все испортил, надутый болван, — буркнул Пых.
Ежи Крутецки никогда ему не нравился, в глазах Пыха он был типичным обывателем, именно тем, кем Пых всегда боялся стать. Ему казалось, что творчество оградило его от этой судьбы, но что-то пошло не так... Пых с тоской посмотрел на свой пустой блокнот и тяжело вздохнул.
«Все это неслучайно! Ведь так, Аврелий? — сказал он сам себе, отчаявшись написать хоть строчку. — Не надо обманываться. Признай, вдохновение неспроста оставило тебя. Это — знак, дурной знак. Ничего тебя больше не радует как прежде, жизненные силы идут на убыль, а боги… — Пых тяжело вздохнул, — зачем им тот, кто в тягость сам себе… Теперь ты будешь как те, кого сам презирал… Как Крутецки! Да, ты такой же неудачник, как и все эти несчастные, глупые ёжики, что суетятся и клянут судьбу понапрасну, ничего не видя, ничего не понимая. Разве не так?»
Подобного рода мрачные мысли терзали Аврелия Пыха все чаще и сильнее в последнее время. Они сковывали его, заполняли внутренний мир, лишали свободы и радости беззаботного творчества. Даже в часы просветления, наступавшие, как правило, после общения с другом, хорошей прогулки или трубки-другой, когда к нему возвращались былые легкость и беззаботность, тревога не уходила бесследно, а лишь рассеивалась, чтобы, как грозовая туча, собраться вновь и затянуть собой небо над его головой.
«Нее-ее-еее-ее-ееет!» — что было сил закричал ёжик Аврелий Пых, потрясая кулачками, но ни один лист не шелохнулся. Он сбросил в траву блокнот, сломал карандаш и уткнулся носом в гамак.
Спустя несколько минут Пых задремал, и сквозь смутные грёзы ему вспомнилось, как однажды он вместе со своим другом Ёжиком Ёжикссоном прохлаждался у Голубого озера, на песчаном берегу которого в особенно жаркие дни любили отдыхать жители и гости Каменного лесополиса.
«О чем бы таком написать? — задумался Пых, пуская тонкие, белые кольца дыма. — Что я хотел бы сказать? Что я на самом деле чувствую сейчас?»
Он закинул свои лапки повыше, почесал кончиком карандаша за ушком и замер, все глубже погружаясь в себя… Мысли, слова и рифмы роились, толкались в его голове, сменяя друг друга, казалось, стоит ухватиться за одну из них, и стихотворение сложится само собой, но именно это Пыху никак не удавалось. Безжизненно белый лист блокнота оставался чист.
Солнце начинало припекать. Пых осторожно, стараясь не перевернуться, свесил с гамака свою лапку, нащупал валявшуюся в траве шляпу, отряхнул её и небрежно набросил на голову. «Да уж, одной этой роскошной погоды достаточно для тоски!» — подумал он и принялся вычищать трубку.
Тем временем на соседскую лужайку выбежали три маленьких ежика. Они начали резвиться, визжать от радости, кувыркаться как заведенные. Их звонкий смех молниеносно распространился по всей округе. Сам того не замечая, Пых начал за ними наблюдать. Их беззаботность и радость на время отвлекли его от собственных мыслей, принесли неожиданное, но такое желанное облегчение. Глядя на маленьких ежат, он будто вспомнил, что можно вот так просто, без затей, радоваться жизни. Они так искренне отдавались своим незатейливым играм, были так сильно увлечены, что зрелище это завораживало и радовало глаз. Но не успел Пых насладиться постигшим его отдохновением, а малыши наиграться, как из дома вышел их отец: деловитый, пузатый ёж на тонких лапках. Звали его Ежи Крутецки. Он носил закрученные концами вверх усы и гордился ими чуть ли не больше, чем своим местом главного редактора местной газеты, где Пых подрабатывал журналистом. Выйдя на крыльцо, Крутецки сперва деловито огляделся и, заметив Пыха, сдержанно приподнял лапу в знак приветствия. Затем он спустился на две ступени вниз и, все еще оставаясь на крыльце, выкрикнул имя своего старшего сынишки:
— Маджестик..!
Никто не откликнулся, его голос поглотил залихватский детский смех.
— Маджестик! — с новой силой прокричал Крутецки — безрезультатно. Тогда он сошел с крыльца и раздраженно прокричал имена всех троих:
— Маджестик! Пушистик! Розовое ушко!
Ежики замерли.
— Что, папа? — раздался звонкий голосок одного из них. Это был голос Пушистика, он был младше, но при этом намного смелее старшего брата.
— А ты что меня не слышишь, Маджестик? Ты ведь старший! — с укором сказал Ежи Крутецки.
— Но мы играли… — Маджестик виновато потупил взгляд. — Я не слышал...
— Это не важно! — прервал его оправдания отец. — Пора домой!
— Но папа! — взмолилась Розовое ушко. Она была младшенькая и знала, что ни у одного из старших братьев нет ни малейшего шанса повлиять на решение отца в таком раздраженном состоянии.
— Я сказал домой! Обедать пора! — Крутецки властно махнул газетой, которую держал в правой лапе, и направился в дом, а ежики, нехотя поплелись вслед за ним.
После того как все они вошли внутрь, и за Розовым ушком, бросившей печальный взгляд на залитую солнцем полянку, захлопнулась входная дверь, звуки леса, до того заглушаемые звонкими голосами ежат, вновь стали различимы. Оказалось, что все это время как ни в чем не бывало жужжали пчелы, щебетали птицы, шелестела листва.
— Ну, вот, все испортил, надутый болван, — буркнул Пых.
Ежи Крутецки никогда ему не нравился, в глазах Пыха он был типичным обывателем, именно тем, кем Пых всегда боялся стать. Ему казалось, что творчество оградило его от этой судьбы, но что-то пошло не так... Пых с тоской посмотрел на свой пустой блокнот и тяжело вздохнул.
«Все это неслучайно! Ведь так, Аврелий? — сказал он сам себе, отчаявшись написать хоть строчку. — Не надо обманываться. Признай, вдохновение неспроста оставило тебя. Это — знак, дурной знак. Ничего тебя больше не радует как прежде, жизненные силы идут на убыль, а боги… — Пых тяжело вздохнул, — зачем им тот, кто в тягость сам себе… Теперь ты будешь как те, кого сам презирал… Как Крутецки! Да, ты такой же неудачник, как и все эти несчастные, глупые ёжики, что суетятся и клянут судьбу понапрасну, ничего не видя, ничего не понимая. Разве не так?»
Подобного рода мрачные мысли терзали Аврелия Пыха все чаще и сильнее в последнее время. Они сковывали его, заполняли внутренний мир, лишали свободы и радости беззаботного творчества. Даже в часы просветления, наступавшие, как правило, после общения с другом, хорошей прогулки или трубки-другой, когда к нему возвращались былые легкость и беззаботность, тревога не уходила бесследно, а лишь рассеивалась, чтобы, как грозовая туча, собраться вновь и затянуть собой небо над его головой.
«Нее-ее-еее-ее-ееет!» — что было сил закричал ёжик Аврелий Пых, потрясая кулачками, но ни один лист не шелохнулся. Он сбросил в траву блокнот, сломал карандаш и уткнулся носом в гамак.
Спустя несколько минут Пых задремал, и сквозь смутные грёзы ему вспомнилось, как однажды он вместе со своим другом Ёжиком Ёжикссоном прохлаждался у Голубого озера, на песчаном берегу которого в особенно жаркие дни любили отдыхать жители и гости Каменного лесополиса.
О лесополисах
Ёжики построили свои города в лесах, создав тем самым своеобразное сочетание дикой природы и городской жизни. Эти поселения больше напоминали парки, застроенные небольшими домами. Назывались они лесополисы и носили простые, ясные названия: Ягодный лесополис, Старый лесополис, Северный.
Ёжик Аврелий Пых со своими друзьями жил в Каменном лесополисе. В нем не были ничего особенно примечательного, кроме того, что находился он на пересечении множества путей и дорог, а ежики строили первые этажи своих домов из камня, которого тут было в изобилии с незапамятных времен.
Ёжик Аврелий Пых со своими друзьями жил в Каменном лесополисе. В нем не были ничего особенно примечательного, кроме того, что находился он на пересечении множества путей и дорог, а ежики строили первые этажи своих домов из камня, которого тут было в изобилии с незапамятных времен.
Ёжик Ёжикссон был родом из богатой и знатной семьи, обосновавшейся когда-то в бескрайнем Северном лесополисе. Его прадед был тем, кого мы называем викингами, он нажил состояние войной и разбоем, а его сын, то бишь дед Ёжика Ёжикссона, приумножил его морской торговлей редкими и ценными товарами с богатыми южными краями. К концу жизни благодаря своему богатству и отваге он сумел занять важное положение в Северном лесополисе, и был избран королём.
Отец Ёжика Ёжикссона унаследовал не только титул, но нрав и дух предков. Он слыл суровым и справедливым правителем: с дурными ёжиками вел себя, как с врагами, с достойными — как с друзьями, а со всеми остальными — по закону, который сам и установил. Сына он воспитывал в строгости и скромности, готовя его к тому, что в будущем ему предстоит взойти на престол и править Северным лесополисом.
С самого детства Ёжика Ёжикссона обучали военному искусству, мореходству и грамоте. Во всех науках он преуспел, был красив, силен и своенравен, отличался смелостью и тщеславием. Уже в раннем возрасте, когда иные ёжики только играли с игрушками, он отправлялся с отцом в торговые путешествия и военные походы, закалял тело и волю.
Когда же он возмужал настолько, что смог одолеть в схватке трех ежиков-воинов, отец подарил ему небольшую, но очень красивую лодку с зелеными парусами. На ней Ёжикссон путешествовал по рекам и озерам, и каждое лето приплывал в Каменный лесополис навестить свою бабушку. Едва познакомившись, два молодых, честолюбивых, весёлых ёжика сразу нашли общий язык, понравились друг другу и подружились. Они любили вместе гулять и разговаривать о самых разных вещах: об охоте на червячков, о рыбалке, стихах, былых временах и смысле жизни, но больше всего на свете они любили вместе кататься на лодке.
Один из таких случаев и начал вспоминаться задремавшему, уставшему от душевных терзаний Пыху.
Отец Ёжика Ёжикссона унаследовал не только титул, но нрав и дух предков. Он слыл суровым и справедливым правителем: с дурными ёжиками вел себя, как с врагами, с достойными — как с друзьями, а со всеми остальными — по закону, который сам и установил. Сына он воспитывал в строгости и скромности, готовя его к тому, что в будущем ему предстоит взойти на престол и править Северным лесополисом.
С самого детства Ёжика Ёжикссона обучали военному искусству, мореходству и грамоте. Во всех науках он преуспел, был красив, силен и своенравен, отличался смелостью и тщеславием. Уже в раннем возрасте, когда иные ёжики только играли с игрушками, он отправлялся с отцом в торговые путешествия и военные походы, закалял тело и волю.
Когда же он возмужал настолько, что смог одолеть в схватке трех ежиков-воинов, отец подарил ему небольшую, но очень красивую лодку с зелеными парусами. На ней Ёжикссон путешествовал по рекам и озерам, и каждое лето приплывал в Каменный лесополис навестить свою бабушку. Едва познакомившись, два молодых, честолюбивых, весёлых ёжика сразу нашли общий язык, понравились друг другу и подружились. Они любили вместе гулять и разговаривать о самых разных вещах: об охоте на червячков, о рыбалке, стихах, былых временах и смысле жизни, но больше всего на свете они любили вместе кататься на лодке.
Один из таких случаев и начал вспоминаться задремавшему, уставшему от душевных терзаний Пыху.
Голубое озеро (дневная дрема)
Был солнечный день и все, кто мог себе позволить праздность, проводили время вместе со своими детёнышами или друзьями на берегу большого озера с чистой, прозрачной водой голубого цвета. Кого тут только не было: пара лисов, семейка бобров, компания бурундуков и много-много ёжиков, молодых и взрослых — все они нежились в лучах щедрого солнца на мелком, блестящем песке пологого пляжа.
Ёжик Ёжикссон и Пых стояли вдали от всех на старой березе, упавшей в озеро много лет назад во время одного страшного урагана, и с той поры служившей маленьким ёжикам-сорванцам трамплином для прыжков в воду, а Ёжику Ёжикссону удобной пристанью для его лодки. Сюда вела одна-единственная тропинка, извивавшаяся тонкой лентой вдоль берега, который, поворачивая, образовывал небольшую заводь, наполовину заросшую камышом и рогозой. Друзья уже собирались садиться в лодку, когда Пых бросил беглый взгляд на берег, чтобы посмотреть не забыли ли они что-нибудь, и заметил маленькую, серую мышку. Она остановилась у самой воды и начала умываться. Вдруг откуда-то сверху, с одной из веток нависшей над водой ивы на неё бросился дикий кот. Сперва мышке удалось ускользнуть, но уже в следующее мгновение кот настиг её и задушил. Все произошло молниеносно, мышка и пикнуть не успела. Никто из отдыхающих на пляже ничего не заметил. Два шакала, которые от имени властей лесополиса должны были следить за порядком на озере, прохлаждались где-то в тени, играя в карты.
Ёжик Пых застыл в оцепенении. Никогда раньше он не видел, чтобы кто-то так грубо нарушал законы Каменного лесополиса. Да, он слыхал про то, что дикий кот страшен, потому что он — одиночка, беспредельщик, но никогда ещё беззаконие не творилось вот так: прямо у него на глазах.
Ёжик Ёжикссон, напротив, ничего не боялся, ещё в раннем детстве он не единожды был свидетелем ультра-насилия, да и сам принимал участие в военных кампаниях своего сурового отца. В голубых глазах молодого принца мелькнула благородная ярость, которой Пых раньше никогда не замечал. Уверенным движением он отодвинул друга себе за спину и взялся за рукоять меча, всегда висевшего у него на поясе.
Дикий кот бросил на ёжиков хищный взгляд и зашипел, всем видом давая понять, что лучше бы им не приближаться, а сесть на свой кораблик и уплыть. Они не представляли для него угрозы. Он знал это, но вдруг, будто из-под земли, появилась крыса — еще более редкий и менее желанный, чем дикий кот, гость в здешних краях. Выглядела она необычно: её тело было покрыто чёрной, блестящей, как смола, чешуей. Когда она посмотрела в сторону ёжиков, Пых испуганно отвел глаза.
Однако, дикий кот, окрылённый предыдущим успехом, не осознавая грозящую ему опасность, первым бросился на неё. Ёжики затаили дыхание. Пытаясь укусить, схватить крысу за шею, он быстро обломал свои зубы и когти, словно о броню. Затем крыса вывернулась и без труда перегрызла ему глотку. Изо рта дохлого кота, лежавшего в луже собственной крови, вывалился язык. Крыса забралась на его тушку и испражнилась тонким колечком прямо в окровавленную пасть.
Ёжик Ёжикссон и Пых стояли вдали от всех на старой березе, упавшей в озеро много лет назад во время одного страшного урагана, и с той поры служившей маленьким ёжикам-сорванцам трамплином для прыжков в воду, а Ёжику Ёжикссону удобной пристанью для его лодки. Сюда вела одна-единственная тропинка, извивавшаяся тонкой лентой вдоль берега, который, поворачивая, образовывал небольшую заводь, наполовину заросшую камышом и рогозой. Друзья уже собирались садиться в лодку, когда Пых бросил беглый взгляд на берег, чтобы посмотреть не забыли ли они что-нибудь, и заметил маленькую, серую мышку. Она остановилась у самой воды и начала умываться. Вдруг откуда-то сверху, с одной из веток нависшей над водой ивы на неё бросился дикий кот. Сперва мышке удалось ускользнуть, но уже в следующее мгновение кот настиг её и задушил. Все произошло молниеносно, мышка и пикнуть не успела. Никто из отдыхающих на пляже ничего не заметил. Два шакала, которые от имени властей лесополиса должны были следить за порядком на озере, прохлаждались где-то в тени, играя в карты.
Ёжик Пых застыл в оцепенении. Никогда раньше он не видел, чтобы кто-то так грубо нарушал законы Каменного лесополиса. Да, он слыхал про то, что дикий кот страшен, потому что он — одиночка, беспредельщик, но никогда ещё беззаконие не творилось вот так: прямо у него на глазах.
Ёжик Ёжикссон, напротив, ничего не боялся, ещё в раннем детстве он не единожды был свидетелем ультра-насилия, да и сам принимал участие в военных кампаниях своего сурового отца. В голубых глазах молодого принца мелькнула благородная ярость, которой Пых раньше никогда не замечал. Уверенным движением он отодвинул друга себе за спину и взялся за рукоять меча, всегда висевшего у него на поясе.
Дикий кот бросил на ёжиков хищный взгляд и зашипел, всем видом давая понять, что лучше бы им не приближаться, а сесть на свой кораблик и уплыть. Они не представляли для него угрозы. Он знал это, но вдруг, будто из-под земли, появилась крыса — еще более редкий и менее желанный, чем дикий кот, гость в здешних краях. Выглядела она необычно: её тело было покрыто чёрной, блестящей, как смола, чешуей. Когда она посмотрела в сторону ёжиков, Пых испуганно отвел глаза.
Однако, дикий кот, окрылённый предыдущим успехом, не осознавая грозящую ему опасность, первым бросился на неё. Ёжики затаили дыхание. Пытаясь укусить, схватить крысу за шею, он быстро обломал свои зубы и когти, словно о броню. Затем крыса вывернулась и без труда перегрызла ему глотку. Изо рта дохлого кота, лежавшего в луже собственной крови, вывалился язык. Крыса забралась на его тушку и испражнилась тонким колечком прямо в окровавленную пасть.
— Пых! — раздался чей-то знакомый голос. — Пых!
— А-а-а!
— Ты что? Залип!?
Ёжик Пых с болью в висках очнулся от полуденного сна. Какое счастье! Он всё так же лежал в своем гамаке, вокруг летали бабочки и щебетали птички.
«Фууу-ты!» — выдохнул Пых.
Перед ним стоял его старый приятель, ёжик Тимошка, и улыбался. Он почти всегда улыбался. Он был ещё моложе и беззаботнее Пыха. Тимошка косил под африканоса, слушал южную ритмичную музыку, любил прогулки, свистопляски и, конечно, он любил покурить волшебных лесных травок при каждом удобном случае. На этой почве они и подружились, ведь так часто бывает, что слабости и удовольствия объединяют не хуже, чем благие дела. Многие в Каменном лесополисе, в особенности такие снобы, как дядя Пыха, из года в год избираемый бургомистром, или Шимон, владелец лавки «У сфинкса», считали Тимошку недотёпой и дурачком, но Пых знал его с лучшей стороны и не судил так строго.
— Пых! Пых, смотри, что я достал! — радостно повторял Тимошка, пока Пых приходил в себя от тяжести смешавшихся со сном воспоминаний. Тимошка разжал свои розовые лапки и показал ему несколько клубочков какой-то травы.
— Понюхай! А? Благоухает?
Пых понюхал — трава действительно пахла неплохо, но не более того. Благодаря Лап-Лапычу он хорошо знал, что любая зелень должна хранится при низких и стабильных температурах, а эта непонятно как долго лежала где-то в темном углу и порядком потеряла в качестве.
— Знал бы ты, что мне сейчас приснилось! — решил Пых уйти от прямого ответа. — Сперва это были воспоминания, а потом — бац! В один миг все превратилась в какую-то фантасмагорию...
— Это ерунда! — перебил его Тимошка. — Знал бы ты, что со мной случилось наяву!
Пых не обратил внимание на его бестактность, он был рад переменить тему.
— Садись, — сказал Пых и подвинулся, чтобы Тимошка мог сесть рядом. — Выкладывай!
Тимошка расположился поудобнее и начал свой рассказ.
— Не так давно я и мой кузен Выпендрёжник гуляли по разным местам, все как обычно, рисовали граффити угольками и мелками, пили кофе, затем решили пойти на Форум и по дороге случайно встретили Диогена. Ты его знаешь…! Того самого ёжика-философа, что живет один в треснутом кувшине в папоротниковых зарослях... Он собирал разные коренья, хворост и прочий мусор, времени у него было навалом, и мы разговорились, зашли к нему. Живет он крайне бедно. У даже нечем было нас угостить: не было ни чая, ни кофе, ни еды, ни сладостей, тогда мы решили предложить ему с нами покурить. Он согласился. Тут-то всё и началось!
На самом деле, он очень умён, и многое мне с Выпендрёжником понарассказывал про звёзды, солнце и луну, но стоило ему хорошенько покурить, как он начал нести какую-то чушь… стал потешаться над нами. Он обзывал меня и Выпендрёжника, сказал, что мы похожи на два посмешища..., что я жалкое подобие ёжиков-африканосов, которые, как правило, намного выше и сильнее. Да-да! И, поверь, это я еще культурно рассказываю, он говорил грубо. За такие слова сами африканосы его бы поколотили. Хотя над Выпендрёжником он глумился еще сильнее... Особенно из-за его яркой одежды и модной прически. Сам-то он ходит в обносках и моется только, когда дождь идёт. В общем, мы с Выпендрёжником разозлились, ты сам знаешь, мы хоть и мирные ёжики, нас лучше не злить, и говорим ему: «Раз ты, сучий потрох, такой крутой, что же ты в кувшине живёшь! Нас дорогой одеждой и имуществом попрекаешь, а сам получается тоже собственник! Кувшин — это ведь тоже собственность, какое-никакое, а имущество. Разве нет? Ты же считаешь его своим?»
Знаешь, что он сделал, Пых? Он с нами согласился. «Да! — говорит. — Правы вы, друзья мои, может быть, не такие уж вы дураки, как я считал! Верно говорят, что и умному, если только он и в самом деле умён, есть чему у глупого поучиться».
После этих его слов, мы с ним примирились, выкурили трубку мира, нашли палки покрепче и вместе с ним же разбили его кувшин в щепки! Этот сумасшедший был так рад, так счастлив! Я никогда раньше его таким не видел. Он буквально скакал на руинах своего бывшего дома и благодарил нас.
И вот иду я сегодня, немного грустный, так как Выпендрёжник уехал учиться в Ягодный лесополис на повара, иду, никого не трогаю, как вдруг слышу откуда-то сверху голос зовёт меня. Смотрю — никого! Думаю, что ещё за чертовщина! Голос не унимается, опять меня зовёт! Кручу-верчу головой во все стороны и вижу — да это же Диоген! Не поверишь, он теперь живёт в дупле одной толстенного ясеня, что растет возле перекрёстка Пяти тропинок. Говорит, что несколько дней скитался по лесу, пытался строить навес из листьев папоротника, но тот то протекал, то падал, и тогда он научился лазать по деревьям! Почти как белка! Представляешь? Нашёл себе хорошее, теплое дупло и теперь живет в нём. Но это ещё что, травку, которую я тебе сейчас принес, он мне дал. Говорит, в дупле нашёл…
Закончив на этом свой рассказ, Тимошка посмотрел на Пыха и спросил:
— Ну…! Как тебе? Нравится? Мне кажется, отличная!
— История? — уточнил Пых.
— Да нет, история понятно, что классная, травка как? Я такой никогда не пробовал. И цвет у неё необычный, словно кристаллики соли прилипли по краям листьев…
— Сейчас попробуем… — невозмутимо сказал Пых.
Друзья плотно забили свои трубки. Тимошка в нетерпении смотрел на Пыха и его реакцию.
— Хм, вкусная… — сказал Пых на выдохе. — Что надо!
— Ну, а я что говорил! Царь-трава! — подхватил Тимошка. Он был счастлив и доволен собой. Мало того, что угостил друга, так еще чем-то необычным, в его собственных глазах почти невиданным. Пых заметил в нем эту искреннюю радость и подумал: “как хорошо, что я не начал разглагольствовать про качество и хранение. Ведь этим я мог бы все испортить. А что может быть хуже, чем испортить чью-то радость, тем более радость, которую сберегли, чтобы поделиться ей?”
— Интересная у тебя жизнь, Тимошка! — сказал Пых задумчиво, словно самому себе. — Куришь хорошую травку, разрисовываешь деревья, рушишь чужие дома...
— Не жалуюсь, — бесхитростно ответил Тимошка и немного закашлялся.
Это было чистой правдой, Тимошка никогда не жаловался, и, казалось, никогда не унывал, всё ему было в радость. Пых смотрел на него и даже немного завидовал. “Почему я не могу так жить, — думал он, — почему меня гложут эти глупые мысли о смысле жизни?”
Так они и сидели, молча и умиротворенно, как бывает лишь с теми, кому легко друг с другом, пока не скурили большую половину. Затем Тимошка выпрыгнул из гамака, положил остатки травки в карман и, отвесив Пыху сердечный поклон, пошел дальше по своим обычным, тимошкиным делам. А Пых поднял с земли блокнот, отыскал обломки карандаша и побрел в свой домик.
Домик этот достался ему от родителей. Он стоял под большой, тенистой липой, первый этаж был каменным, в нем располагалась прихожая, гостиная, кухня, столовая и прочие подсобные помещения, а на втором этаже, сделанном из дерева, — две спальни и кабинет. Внутри дома было прохладно, как всегда бывает в таких домах жарким летом. Все вещи лежали на своих местах, там, где Пых их оставил. Они смиренно ждали внимания своего хозяина. Аврелий посмотрел на письменный стол, заваленный черновиками, на книжный шкаф полный книг, на мягкое кресло, покрытое старым пледом, и тонкий коврик с цветным узором, лежавший в центре комнаты. На какое-то мгновение его посетило приятное чувство покоя, радость путника, вернувшегося из долгого путешествия домой, но длилось оно недолго. Стоило закрыть за собой дверь, как знакомая тоска опять, будто плесень, начала захватывать и разъедать его душу. Странный сон, воспоминания о ёжике Ёжикссоне, рассказ Тимошки — всё слилось в его голове в какую-то мешанину.
Чтобы немного развеяться, Пых заварил жасминовый чай и сел на маленькую подушку в углу комнаты, где обычно предавался мечтаниям и размышлениям. Прозрачный, ароматный отвар из нежных бело-желтых цветков оживил его и пробудил аппетит.
Пых знал, что на кухонном столе лежат сладости. С каждой минутой они манили его все сильнее и сильнее, но он решил не поддаваться искушениям, тренировать волю. Ежик сидел невозмутимо, как настоящий монах, стараясь очистить свое сознание от навязчивых мыслей и забот. Так он какое-то время держался, терпел, превозмогал себя, но потом вскочил, ворвался в кухню, накинулся на печенье и растерзал его. Приятная услада разлилась по всему его телу, и вслед за ней Пых почувствовал прилив вдохновения. Он сгреб с письменного стола все лишнее и начал писать.
— А-а-а!
— Ты что? Залип!?
Ёжик Пых с болью в висках очнулся от полуденного сна. Какое счастье! Он всё так же лежал в своем гамаке, вокруг летали бабочки и щебетали птички.
«Фууу-ты!» — выдохнул Пых.
Перед ним стоял его старый приятель, ёжик Тимошка, и улыбался. Он почти всегда улыбался. Он был ещё моложе и беззаботнее Пыха. Тимошка косил под африканоса, слушал южную ритмичную музыку, любил прогулки, свистопляски и, конечно, он любил покурить волшебных лесных травок при каждом удобном случае. На этой почве они и подружились, ведь так часто бывает, что слабости и удовольствия объединяют не хуже, чем благие дела. Многие в Каменном лесополисе, в особенности такие снобы, как дядя Пыха, из года в год избираемый бургомистром, или Шимон, владелец лавки «У сфинкса», считали Тимошку недотёпой и дурачком, но Пых знал его с лучшей стороны и не судил так строго.
— Пых! Пых, смотри, что я достал! — радостно повторял Тимошка, пока Пых приходил в себя от тяжести смешавшихся со сном воспоминаний. Тимошка разжал свои розовые лапки и показал ему несколько клубочков какой-то травы.
— Понюхай! А? Благоухает?
Пых понюхал — трава действительно пахла неплохо, но не более того. Благодаря Лап-Лапычу он хорошо знал, что любая зелень должна хранится при низких и стабильных температурах, а эта непонятно как долго лежала где-то в темном углу и порядком потеряла в качестве.
— Знал бы ты, что мне сейчас приснилось! — решил Пых уйти от прямого ответа. — Сперва это были воспоминания, а потом — бац! В один миг все превратилась в какую-то фантасмагорию...
— Это ерунда! — перебил его Тимошка. — Знал бы ты, что со мной случилось наяву!
Пых не обратил внимание на его бестактность, он был рад переменить тему.
— Садись, — сказал Пых и подвинулся, чтобы Тимошка мог сесть рядом. — Выкладывай!
Тимошка расположился поудобнее и начал свой рассказ.
— Не так давно я и мой кузен Выпендрёжник гуляли по разным местам, все как обычно, рисовали граффити угольками и мелками, пили кофе, затем решили пойти на Форум и по дороге случайно встретили Диогена. Ты его знаешь…! Того самого ёжика-философа, что живет один в треснутом кувшине в папоротниковых зарослях... Он собирал разные коренья, хворост и прочий мусор, времени у него было навалом, и мы разговорились, зашли к нему. Живет он крайне бедно. У даже нечем было нас угостить: не было ни чая, ни кофе, ни еды, ни сладостей, тогда мы решили предложить ему с нами покурить. Он согласился. Тут-то всё и началось!
На самом деле, он очень умён, и многое мне с Выпендрёжником понарассказывал про звёзды, солнце и луну, но стоило ему хорошенько покурить, как он начал нести какую-то чушь… стал потешаться над нами. Он обзывал меня и Выпендрёжника, сказал, что мы похожи на два посмешища..., что я жалкое подобие ёжиков-африканосов, которые, как правило, намного выше и сильнее. Да-да! И, поверь, это я еще культурно рассказываю, он говорил грубо. За такие слова сами африканосы его бы поколотили. Хотя над Выпендрёжником он глумился еще сильнее... Особенно из-за его яркой одежды и модной прически. Сам-то он ходит в обносках и моется только, когда дождь идёт. В общем, мы с Выпендрёжником разозлились, ты сам знаешь, мы хоть и мирные ёжики, нас лучше не злить, и говорим ему: «Раз ты, сучий потрох, такой крутой, что же ты в кувшине живёшь! Нас дорогой одеждой и имуществом попрекаешь, а сам получается тоже собственник! Кувшин — это ведь тоже собственность, какое-никакое, а имущество. Разве нет? Ты же считаешь его своим?»
Знаешь, что он сделал, Пых? Он с нами согласился. «Да! — говорит. — Правы вы, друзья мои, может быть, не такие уж вы дураки, как я считал! Верно говорят, что и умному, если только он и в самом деле умён, есть чему у глупого поучиться».
После этих его слов, мы с ним примирились, выкурили трубку мира, нашли палки покрепче и вместе с ним же разбили его кувшин в щепки! Этот сумасшедший был так рад, так счастлив! Я никогда раньше его таким не видел. Он буквально скакал на руинах своего бывшего дома и благодарил нас.
И вот иду я сегодня, немного грустный, так как Выпендрёжник уехал учиться в Ягодный лесополис на повара, иду, никого не трогаю, как вдруг слышу откуда-то сверху голос зовёт меня. Смотрю — никого! Думаю, что ещё за чертовщина! Голос не унимается, опять меня зовёт! Кручу-верчу головой во все стороны и вижу — да это же Диоген! Не поверишь, он теперь живёт в дупле одной толстенного ясеня, что растет возле перекрёстка Пяти тропинок. Говорит, что несколько дней скитался по лесу, пытался строить навес из листьев папоротника, но тот то протекал, то падал, и тогда он научился лазать по деревьям! Почти как белка! Представляешь? Нашёл себе хорошее, теплое дупло и теперь живет в нём. Но это ещё что, травку, которую я тебе сейчас принес, он мне дал. Говорит, в дупле нашёл…
Закончив на этом свой рассказ, Тимошка посмотрел на Пыха и спросил:
— Ну…! Как тебе? Нравится? Мне кажется, отличная!
— История? — уточнил Пых.
— Да нет, история понятно, что классная, травка как? Я такой никогда не пробовал. И цвет у неё необычный, словно кристаллики соли прилипли по краям листьев…
— Сейчас попробуем… — невозмутимо сказал Пых.
Друзья плотно забили свои трубки. Тимошка в нетерпении смотрел на Пыха и его реакцию.
— Хм, вкусная… — сказал Пых на выдохе. — Что надо!
— Ну, а я что говорил! Царь-трава! — подхватил Тимошка. Он был счастлив и доволен собой. Мало того, что угостил друга, так еще чем-то необычным, в его собственных глазах почти невиданным. Пых заметил в нем эту искреннюю радость и подумал: “как хорошо, что я не начал разглагольствовать про качество и хранение. Ведь этим я мог бы все испортить. А что может быть хуже, чем испортить чью-то радость, тем более радость, которую сберегли, чтобы поделиться ей?”
— Интересная у тебя жизнь, Тимошка! — сказал Пых задумчиво, словно самому себе. — Куришь хорошую травку, разрисовываешь деревья, рушишь чужие дома...
— Не жалуюсь, — бесхитростно ответил Тимошка и немного закашлялся.
Это было чистой правдой, Тимошка никогда не жаловался, и, казалось, никогда не унывал, всё ему было в радость. Пых смотрел на него и даже немного завидовал. “Почему я не могу так жить, — думал он, — почему меня гложут эти глупые мысли о смысле жизни?”
Так они и сидели, молча и умиротворенно, как бывает лишь с теми, кому легко друг с другом, пока не скурили большую половину. Затем Тимошка выпрыгнул из гамака, положил остатки травки в карман и, отвесив Пыху сердечный поклон, пошел дальше по своим обычным, тимошкиным делам. А Пых поднял с земли блокнот, отыскал обломки карандаша и побрел в свой домик.
Домик этот достался ему от родителей. Он стоял под большой, тенистой липой, первый этаж был каменным, в нем располагалась прихожая, гостиная, кухня, столовая и прочие подсобные помещения, а на втором этаже, сделанном из дерева, — две спальни и кабинет. Внутри дома было прохладно, как всегда бывает в таких домах жарким летом. Все вещи лежали на своих местах, там, где Пых их оставил. Они смиренно ждали внимания своего хозяина. Аврелий посмотрел на письменный стол, заваленный черновиками, на книжный шкаф полный книг, на мягкое кресло, покрытое старым пледом, и тонкий коврик с цветным узором, лежавший в центре комнаты. На какое-то мгновение его посетило приятное чувство покоя, радость путника, вернувшегося из долгого путешествия домой, но длилось оно недолго. Стоило закрыть за собой дверь, как знакомая тоска опять, будто плесень, начала захватывать и разъедать его душу. Странный сон, воспоминания о ёжике Ёжикссоне, рассказ Тимошки — всё слилось в его голове в какую-то мешанину.
Чтобы немного развеяться, Пых заварил жасминовый чай и сел на маленькую подушку в углу комнаты, где обычно предавался мечтаниям и размышлениям. Прозрачный, ароматный отвар из нежных бело-желтых цветков оживил его и пробудил аппетит.
Пых знал, что на кухонном столе лежат сладости. С каждой минутой они манили его все сильнее и сильнее, но он решил не поддаваться искушениям, тренировать волю. Ежик сидел невозмутимо, как настоящий монах, стараясь очистить свое сознание от навязчивых мыслей и забот. Так он какое-то время держался, терпел, превозмогал себя, но потом вскочил, ворвался в кухню, накинулся на печенье и растерзал его. Приятная услада разлилась по всему его телу, и вслед за ней Пых почувствовал прилив вдохновения. Он сгреб с письменного стола все лишнее и начал писать.
Читать далее главу 2
«Мистер Бургомистр»
«Мистер Бургомистр»
